Это было обычное утро четверга. В 6 часов у меня противно заиграл будильник. Я привычно потянулась к телефону и открыла ленту новостей. “Крым снова вернулся под контроль Украины” – промелькнул заголовок. Даже не стала открывать: какой-то неизвестный сайт и провокационное название. Молча злюсь и варю кофе. На протяжении трёх лет тему моего Крыма полощут на каждом углу.

Раньше я всё очень внимательно читала, прислушивалась к каждому слову, если этим словом было “Крым”. Готова была выцарапать глаза за словосочетания “родная гавань” и “русский мир”. Сейчас я не вижу смысла. Зачем? Если каждый выпуск новостей, который я готовлю, начинается словами: “на полуострове задержали, пропал, осудили, ворвались, разнесли, погиб” и так далее по тексту? Проще закрыть эту тему, сменить прописку и больше никогда не приближаться к Чонгару.

Родственники? В их понимании я нечто среднее между предательницей и эдакой городской сумасшедшей, которая “свихнулась в этой своей Украине”. Я больше не могу излучать оптимизм, успокаивать и обещать, что мы все обязательно скоро будем дома. Потому что сама давно в это не верю. У меня звонит телефон — коллега. Наверное, заболела и мне надо выйти в эфир пораньше. “Саш… Ты читала новости?” — она не говорит — шепчет.

Я хаотично прокручиваю в голове самые ужасные варианты. Что ещё могло напугать эту девочку, которая сбежала из дома, когда её решили “защитить” “вежливые люди” с автоматами? Молча кладу трубку и обновляю сайт. Кофе выплёскивается из турки прямо на плиту.

Через час мы сталкиваемся с коллегой на вокзале. У меня одна маленькая сумочка через плечо, я торопливо поправляю рукой наспех расчёсанные волосы, прикуривая на ходу. Она в разных носках молча вырывает мою сигарету и заталкивает меня в вагон со словами: “Ты обещала, что бросишь курить, как только мы его вернём”. Поезд останавливается в Новоалексеевке. Дальше мы идём пешком, и больше всего я не хочу снова увидеть это сочетание белого, синего и красного — трёх ненавистных цветов, появление которых ассоциируется у меня со слезами, могилами и кровью. Но их нет. Нигде. От административной границы остался только хлипкий зелёный забор. Я нежно называла его клеткой, потому что вдоль этих прутьев под солнцепёком не раз шла к так называемой российской таможне. В этой клетке я прятала в карман браслет с трезубцем и ревела навзрыд. Вокруг очень много журналистов, везде камеры, мы по очереди включаемся по телефону каждые несколько минут. Ни одной лишней интонации или радостной эмоции: конкретно и слегка отстранённо.

Эмоции будут потом: когда я увижу своими глазами Ахтема Чийгоза, Руслана Зейтулаева, Владимира Балуха и ещё десяток политзаключённых, которым я писала письма и за чьими судьбами следила. Эмоции будут, когда на полуостров приедут все мои коллеги, которым когда-то путь домой был закрыт. Эмоции появятся, когда я увижу любимых музыкантов, которые наконец-то дадут большой концерт в Крыму и это станет самым громким культурным событием на долгое время. Эмоции будут, когда на здании Верховной Рады в Симферополе будет развеваться сине-жёлтый флаг и голубой с золотой тамгой. А потом мы будем сидеть в Старом Крыму с моей коллегой и я наконец-то выпью вина. Местного и по-настоящему доброго. И это будет четверг.

Почему четверг? Однажды я читала, что в Крыму наибольшее количество обысков в домах крымских татар приходится именно на этот день недели. Мне кажется, что так будет справедливо.

Сиз ялынъыз дегильсинъиз, ич ойле тюшюнменъиз. Бу – ялан (крымскотат.). Не позволяйте себе думать, что вы одни. Это неправда.